Неточные совпадения
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как
профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и
отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
— Написал он сочинение «О третьем инстинкте»; не знаю, в чем дело, но эпиграф подсмотрел: «Не ищу утешений, а только истину». Послал рукопись какому-то
профессору в Москву; тот ему
ответил зелеными чернилами на первом листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
— Не может быть: это двое делали, — отрывисто
отвечал профессор и, отворив дверь в другую комнату, закричал: — Иван Иванович!
«Ну-с, извольте
отвечать», — лениво произносит тот же
профессор, закидывая туловище назад и скрещивая на груди руки.
Он принадлежал к числу молодых людей, которые, бывало, на всяком экзамене «играли столбняка», то есть не
отвечали ни слова на вопросы
профессора.
— Очень, —
отвечал Калинович, — особенно как
профессора.
Кое-как я стал добираться до смысла, но
профессор на каждый мой вопросительный взгляд качал головой и, вздыхая,
отвечал только «нет». Наконец он закрыл книгу так нервически быстро, что захлопнул между листьями свой палец; сердито выдернув его оттуда, он дал мне билет из грамматики и, откинувшись назад на кресла, стал молчать самым зловещим образом. Я стал было
отвечать, но выражение его лица сковывало мне язык, и все, что бы я ни сказал, мне казалось не то.
Я взял билет без робости и готовился
отвечать; но
профессор указал глазами на Иконина.
Впоследствии я узнал, что латинский
профессор покровительствовал Иконину и что Иконин даже жил у него. Я
ответил тотчас же на вопрос из синтаксиса, который был предложен Иконину, но
профессор сделал печальное лицо и отвернулся от меня.
— Ведь не вы одни; извольте
отвечать или нет? — сказал молодой
профессор, но Иконин даже не взглянул на него.
Он открыл было рот, как мне казалось, чтобы начать
отвечать, как вдруг
профессор со звездой, с похвалой отпустив гимназиста, посмотрел на него.
Я
отвечал отлично на вопрос, который только что прошел, —
профессор даже сказал мне, что лучше, чем можно требовать, и поставил — пять.
Три
профессора сидели за тем столом, к которому я подошел вместе с Икониным; ни один из них не
ответил на наш поклон.
Когда
профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая
отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать
профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но
профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», — и отметил что-то в журнале.
Как было заметно по виду
профессоров, он
отвечал отлично и смело.
— Bitte sehr halten Sie micht nicht fur einen Hund, [Очень прошу не считать меня собакой (нем.).] —
отвечал профессор.
— Ему рано, —
отвечала она, — ваше сиятельство; и я хочу, чтоб он в академию шел и
профессором был.
Заметалась, завизжала Марья Степановна, бросилась к
профессору, хватая его за руки и крича: «Убегайте, Владимир Ипатьич, убегайте!» Тот поднялся с винтящегося стула, выпрямился и, сложив палец крючочком,
ответил, причем его глаза на миг приобрели прежний остренький блеск, напомнивший прежнего вдохновенного Персикова.
Тут все перестали улыбаться, и ангел
ответил уклончиво, что это так, какой-нибудь мелкий аферист, не стоит обращать внимания… тем не менее он убедительно просит гражданина
профессора держать в полной тайне происшествие сегодняшнего вечера, и гости ушли.
— Никак нет, господин
профессор, —
ответил толстяк, — позвольте представиться — капитан дальнего плавания и сотрудник газеты «Вестник промышленности» при Совете Народных Комиссаров.
— Товарищ
профессор, —
ответил Рокк, — вы меня, честное слово, сбиваете. Я вам говорю, что нам необходимо возобновить у себя куроводство, потому что за границей пишут про нас всякие гадости. Да.
— Извиняюсь, —
ответил встречный неприятным голосом, и кое-как они расцепились в людской каше. И
профессор, направляясь на Пречистенку, тотчас забыл о столкновении.
— Вы,
профессор, меня уже сбили с панталыку, —
ответил Рокк, — вы же знаете, что куры все издохли до единой.
— Можете купить резиновые перчатки у Швабе на Кузнецком, — раздраженно
ответил профессор. — Я не обязан об этом заботиться.
Один из таких молодых ученых (нынче
профессор Ал — в) говорил об этом, не обинуясь, многим русским знакомым Бенни, что и стало известно самому Бенни, который на это
отвечал, что он действительно в Париже держался польского общества, но удивляется, как можно было от него требовать, чтобы, находясь в среде парижских поляков, он мог высказывать симпатии, противные их преобладающему чувству!
Профессор говорил: «Что делать с тупоумным учеником, который на экзамене
отвечает слово в слово по скверному учебнику?» А ему
отвечали: «Что же делать ученику, ежели
профессора и вообще знающие люди презирают составление учебников и предоставляют это дело какому-нибудь г. Зуеву?»
Профессор говорил: «Если ученик не знает географии, то, читая, например, историю, не могу же я замечать ему, что Лион находится во Франции, а Тибр течет в Италии…» А ему
отвечали: «Отчего же бы и нет?
— Конечно, конечно! — благодушно
ответил профессор. — Тысячи тем же больны, чем вы, — поправитесь! Вот мы вам назначим ванны, два раза в неделю, потом…
А наука? А стремление к знанию, к просвещению? На этот вопрос лучше всего
ответят нам слова, сказанные в то время одним почтенным
профессором, которого никто не заподозрит ни в клевете, ни в пристрастии, ни в отсутствии любви к науке и который имел случай изведать на опыте людей и тенденции известного сорта. Вот эти знаменательные и характеристичные слова...
— Нет, доказать, что ее как не бывало, невозможно, —
отвечал профессор, — потому что кто ее скушал, те от этого располнели; но можно доказать, что пустые люди, принимаясь за хорошую идею, всегда ее роняют и портят.
— Да, тут станешь опытным!.. Всю эту зиму он у нас прохворал глазами; должно быть, простудился прошлым летом, когда мы ездили по Волге. Пришлось к
профессорам возить его в Москву… Такой комичный мальчугашка! — Она засмеялась. — Представьте себе: едем мы по Волге на пароходе, стоим на палубе. Я говорю. «Ну, Кока, я сейчас возьму папу за ноги и брошу в Волгу!..» А он
отвечает: «Ах, мама, пожалуйста, не делай этого! Я ужасно не люблю, когда папу берут за ноги и бросают в Волгу!..»
Профессор поспешно
ответил...
Профессор Дмитревский волновался и был задумчив. Катя расспрашивала Веру, — что слышно? Вера поспешно
отвечала, что все идет хорошо. Но чувствовалось, — опять надвигается буря.
Но у кого
профессор чувствует знания и любовь к делу, к тому у него мягким огоньком загораются глаза, он с увлечением
отвечает на его вопросы…